Анатолий Афанасьев - Мелодия на два голоса [сборник]

— Конечно, вам виднее издали… Но как же мне не верить, когда я с лешим, как с тобой, сколь раз беседовал. Корешимся мы с ним.

У деда гримасы, как у гуттаперчевой куклы — вроде он одну маску снимает, а другую, подходящую к беседе, надевает. Федору забавно.

— И какой же он из себя?

— Обыкновенный. В тине и волосьях. Злодейства особого в нем нету, но и шутки с им плохи. Одно привлекательно— умен. Наскрозь человека видит. Я с ним прошлым летом крепко сцепился. Он ведь, змей волосатый, путника в болото заманил и утопил. Такой невинный был путник, навроде тебя, книжек начитался, ума не набрался и полез в болото за клюквой. Кисленького ему захотелось. Конечно, и сгинул. Я уж из жалости к лешему подступил: зачем, спрашиваю, ты это изуверство совершил? Какая тебе корысть? Регочет, чушка водяная. «Никакой корысти, — говорит, — нету, а другим неповадно будет!» — «Так у него же детки малые без отца остались!» — «Ничего не знаю». Так мы крепко с ним повздорили, что пригрозил я болото осушить. «Вертай, — ору на него, — путника немедля, пес поганый! Или нынче же вызываю Юшку, и мы враз твою трясину под стадион очистим!» Затресся весь от злости леший-то, он Юшку на дух не выносит. Но деться ему некуда — вернул путника. Тот на берег выполз, зубами клацает, но форс держит. Ко мне сразу кинулся. «Не скажешь ли ты, дедуля, — спрашивает, — где тут поблизости милицейский участок. Надо срочное заявление сделать!» Я уж ему добром посоветовал: ступай, значит, милок, домой да и лучше позабудь про здешние дела.

Самые невероятные истории выскакивали из старика, как пчелы из улья. Ни в одной правды не было ни на грош. Но дед будто и не врал, а как бы занимался сочинительством. И ему приятно, и слушателям интересно. Однажды он выловил леща килограмма на полтора, и они с Федором пошли на переезд, чтобы зажарить добычу. Тут и Юшка случился, да не один, Верку-учетчицу в гости привел.

— Ну, деда, все учтено могучим ураганом. Беру Верку в жены, с работы ее сымаю. Знакомься, деда, это сама она и есть!

— Дак мы с твоей Веркой давно знакомы, Юша. Я еще ее мамане, царство ей небесное, с устройством помогал. Верка тогда ползунком была. Шустрый такой был ползунок. Один раз гвоздь изгрызла и проглотила.

— Ты, деда, давай без намеков, прошу! Жаришь рыбу и жарь!

— Каких намеков, Юша? Какой-то ты нынче неслокойный. С Веркой меня знакомишь. Да я ее с той поры знаю, когда тебя и в проекте не было.

Молодая женщина, учетчица Вера, светловолосая и светлоокая, скромно сидела в уголке, сложив руки на коленях, туго обтянутых бордовой юбкой. Но нет-нет и постреливала бедово глазками на Федора Петровича. Того при ее появлении в жар бросило. От нее, молчаливой, исходил адский огонь.

— А чего же ты ее с работы сымаешь, Юша? — спросил дед. — На что жить собираешься? Или у тебя где казна захоронена? Верке на одно шмотье сколь денег надо. Правильно, Веруня?

— Ой, да вы скажете всегда невпопад, дедушка!

Послала туманную улыбку Федору Петровичу, у того сердчишко сладко екнуло. Юшка насупился, помрачнел.

— На работе ей нельзя быть, точка!

— Чего так? Нетто приболела? Так по виду не подумаешь.

— Ты, деда, меня не подначивай, не подначивай! Характер мой тебе известен.

— Ой, да что в самом деле, — вмешалась Вера, зазывно смеясь уже неизвестно кому. — Не собираюсь я с работы уходить. Глупый ты, Юшка! Чего деда пугаешь? На работе мне весело.

— Ах, весело! — Юшка вскочил, растопырил руки, попер к двери, точно в бреду. Дед его перехватил, усадил заново, нацедил всем бражки.

— Давайте выпьем помалу, покуда лещ упреет. Будем, значит, здоровы! За тебя, Веруня, за красоту твою ненаглядную.

Выпили, и Верка пригубила, как конфетку языком лизнула.

— А ты что скажешь, городской? — требовательно и подозрительно спросил Юшка.

— Насчет чего?

— Жениться мне на ней или нет?

— Я бы женился, — ответил Федор Петрович и заалел, изнемог, почувствовав под столом мгновенное, плотное прикосновение Веркиной ноги. Дед зашелся смехом.

— Это, дед, ты надо мной скалишься?! — спросил Юшка с предостережением.

— Бог с тобой, Юша! Случай я один вспомнил. Как солдатик на ведьме женился. Дак не знал, что она ведьма. Переночевали, все как водится, а потом он и говорит: «Давай пойдем на улицу гулять». А она ему: «Скучно, милый, пешком ходить. Давай лучше на помеле покатаемся!»..

— Деда!

— Чего, Юша?

— Или ты эти обидные сказки навсегда прикончишь, или я… Гляди, лещ горит!

Пока ели леща, Юшка малость успокоился, но все же бросал по сторонам тревожные взгляды, словно ожидал прихода незваного гостя. Вдруг, отставив тарелку, схватил Веру за руку.

— Все, пора, спасибо за угощение! Пойдем, Вера, от Михалыча. Пусть над другими изгаляется, а не над нами.

— Юша, да рази я!..

Верка еле успела Федору Петровичу напоследок подмигнуть и призывно улыбнуться, как была вытащена из хибары. Прощальное ее, колокольчиковое и невнятное: «До свиданья!»— долго качалось в воздухе, будто оклик, будто ласковое «ау!»

— Пропал Юшка, несмышленыш! — с необыкновенной грустью заметил старик. — И я бы пропал, будь помоложе годов на полета. Если за ней увяжешься, парень, и тебе крышка. Ведьма она, истинно ведьма! От нее спасенья нет, от Верки этой. Думаешь, я ее поведение осуждаю? Не-а! Она живет, как ей природой предписано, дьяволом велено. К кому прикоснется, тот пеплом будет. Ей только тот мужик на пару, у кого заместо сердца штопор. Такого она полюбит и побежит за ним на край света. Но не за Юшкой, нет, не за Юшкой, агнцем светлодумным.

В один из ясных дней, когда чуток подсохло, старик повел Федора в лес. Федор не хотел идти. Что он там забыл, в промозглых трущобах? Вдобавок видел, старик не совсем здоров, лицо его словно подпалило изнутри голубоватой бледностью. Однако унять деда было невозможно.

— Ты что, Федор Петрович! — кипятился он. — Совсем, что ли, без понятия? Надобно идти! У меня нора волчья на примете, покажу, а как же. Соку березового напьемся. Мне сок нужен особый, с духмяном, такой не во всяком месте есть. Собирайся живо!

Старик обул Федора в старые болотные сапоги, и они двинулись, захватив с собой хлеба и вареных картох. Старик радовался предстоящей прогулке, суетливо похохатывал, и Федор от него загорелся, ожидая невесть какой удачи. Михалыч, опытный лесной ходок, шагал споро, уверенно выбирая сухие места, Федор едва за ним поспевал.

— Дыши, парень, дыши! — оборачивал к нему помолодевшее, иссеченное коричневыми крапинками лицо старик. — Чуешь, как томно, как хорошо! Лес-батюшка отходит ото сна. Слышь, потрескивает суставчиками, потягивается? A-а? Благодать-то божья, Федор Петрович, а ты не хотел идти. Это ж что!

— Куда мы торопимся, дедушка? Долго еще?

— Туда! — старик неопределенно повел рукой, очертив полукруг. — Да ты уж, никак, сомлел, парень? Ого! Не думай ни о чем. Забудь! Дыши привольно. Внимай природе душой. Это же какой праздник для человека — совпасть с природой сердцем. Прижаться к ней темечком. Чуешь!

— Давай передохнем, перекусим!

— Давай. Счас полянка будет, ягодная полянка, оттуда малинник потянется. Там и присядем, погреемся на солнышке на теплом пенышке. Почему нет.

Вышли на взгорок, на прогрев, к зарумянившимся от солнца дубам. Разложили на газетке хлеб, картохи; кусок вяленой рыбы дед выудил из недр пиджака. Федор жевал с аппетитом, вкусно чмокал. Дед к пище не притронулся. Взгляд его замутненно блуждал, ни на чем не останавливаясь. Точно пьяный он был.

— Ты чего не кушаешь, дедушка? Ешь!

— Шибко я нынче доволен, Федор Петрович. Ты пойми— мало мне осталось по лесам шастать. Все свои тропы я давно истоптал, а это уж мне господь от своих щедрот лишку поднес. Я и рад. Да ты ешь, не стесняйся, чистая ты душа. Чего тебе скажу, милый! А ты запомни стариковы слова. Я ведь к тебе пригляделся. Нравом, ты доверчивый и невинный. Как в возраст еще войдешь, непременно тебя Дурачить начнут и руки к хребту выворачивать. А ты все не падай духом. Как совсем худо станет, ступай в лес. Зимой ли, летом — одинаково. Заплутай в лесу, замри и жди. Он тебе заново силы вернет, лес наш батюшка! Ты, может, сейчас того не поймешь, что я говорю, а срок наступит — вспомни.

Федор слушал вполуха стариково бормотанье, в дрему его потянуло. Сожмурил веки и грезил наяву. Соседка Тоня, смущенная и неистовая, приникла к его плечу, жарко задышала; «Ты прости меня, Феденька, за все, за все! Кроме тебя, мне никто не нужен!» — «Я тебя, конечно, прощаю, — млея, ответил ей Федор, — но тракториста твоего подстерегу на узенькой дорожке!» Еще она что-то шептала, но Федор дослушать не успел. Старик некстати заторопился:

— Пойдем, пойдем, парень, не спи! Отдохнули, покушали, пойдем дальше. Некогда разлеживаться…

День вытягивался в бесконечность. Странное возбуждение, поддерживающее старика с утра, иссякало. Он реже оборачивался, не задирал бороденку к небу, поскучнел. Голова его клонилась долу. Должно быть, не встретил того, что искал. Они пересекли буреломную, сумеречную чащобу, прочавкали сапогами по заиндевевшему болотцу. Федор промок и мерз. Раза два он заикнулся, что пора бы, наверное, направляться восвояси, но ответа не получил, и тоже замкнулся. Решил, что лучше ноги протянет, а не выкажет своей слабости. Пить ему сильно хотелось. «Ничего, — утешал он себя, — старик тоже не железный». Правда, чем дальше они брели, тем больше крепло в нем подозрение, что у деда с головой не все ладно. Иначе чего бы ему переться неведомо куда и неизвестно зачем.